Вопрос Глеба, похоже, всколыхнул в памяти Митрича огромный пласт воспоминаний. Не самых радужных, разумеется. Вряд ли можно было назвать счастливым детство, пришедшееся на  страшное военное время.
Не прерывая работы, Гэсэр ответил деду:
- Мелкие зажигалки кассетами сбрасывались. От тридцати шести штук в каждой. Они...
Ростовцев замолчал, вглядываясь в очищенный от ржавчины еле заметный черный ободок. Нажал на кнопку налобника, прибавляя света. Маркировка почти не просматривалась - относительно четко угадывалась только одна буква z. В общем-то, это было как раз то, что подпол и предполагал.
- А теперь, дед, забирай  Геллу, которая в ельнике пыхтит-прячется. И шагайте оба на берег. Да не вздумайте сюда возвращаться. Сам к вам приду.
Или не приду... но это и так будет понятно, если что.
Упоминая Тайку, Глеб отчасти блефовал, отчасти был уверен в том, что она действительно таится в еловых лапах. Наверное, совсем замерзшая в мокром купальнике и намоченном росой платье.
Еще несколько движений ладоней - и вот она, головка со взрывателем. Скорее всего, чугунная - учитывая калибр бомбы. В ней взрыватель типа z - механический инерционный, мгновенного действия.
Глеб еще раз пересел поудобнее: начиналась самая неприятная часть процесса. И опасная. Насколько он был знаком с уставом саперки, из зажигалок взрыватели выкручивать не разрешалось. Тем более, без каких либо инструментов вообще. Цементация - и на взрывплощадку. Но тут не было ни первого, ни второго. Была только затаившаяся смерть, разбираться с которой надо было "вотпрямщас", с помощью того, что было под рукой.
Он отер ладони о штаны и взялся за дедов фонарик. Выбил из него стекло, раскрутил, вытащил блок батареек и надел опустевший корпус на головку взрывателя. Изо всех сил сдавливая тонкий металл сильными "стальными" пальцами и помогая ножом, обжал его  вокруг чугунного выступа, и принялся очень осторожно обстукивать по кругу рукоятью ножа, пытаясь при этом провернуть импровизированный ключ.
Время остановилось. Точнее, Глеб потерял ему счет, перестал чувствовать его течение. Он взмок от напряжения, непрерывно продолжая монотонный набор одних и тех же движений. Перестал ощущать усталость и слышать какие-либо звуки окружающего мира - кроме мерного тихого металлического постукивания, неровного стука собственного сердца  и своего же учащенного хриплого дыхания.
Чем дальше, тем больше Ростовцев убеждался в том, что такими вот несильными ударами он ничего не добьется. Надо было бить сильнее, резче - и плевать на то, обычных для таких взрывателей одиннадцати секунд до срабатывания, за которые он даже сейчас отбежал бы метров на тридцать, могло не быть. Хотя вряд ли это спасло бы от огненной волны. Она и до берега, где сидели Митрич с Таей, докатилась бы. Но не исключался вариант, что от времени механизм пришел в негодность, и никакой опасности не было вообще. А значит, он зря сейчас тратил время и силы на ненужную работу.
Отогнав от себя эти почти пораженческие мысли, Глеб усилил удары. Пот уже лился градом, заливал глаза.  После каждого удара он замирал и прислушивался: не сработал ли капсюль, не зашипела ли пороховая запрессовка замедлителя. Но никаких посторонних звуков не было. В такт стуку в мозгу возникла и завертелась по кругу мелодия услышанной где-то в маршрутке дурацкой песенки:

Раз-два, туфли надень-ка,
Как тебе не стыдно спать...

Когда он, наверное, в стотысячный раз  повторил про себя это "раз-два - стук- туфли надень-ка - стук", искореженный ударами корпус фонарика неожиданно просел чуть ниже, сковырнув откуда-то кусок ржавчины. При этом взрыватель слегка провернулся по резьбе.

Такого потока отборного мата этот лес, пожалуй, не слышал никогда.

Дело сдвинулось с мертвой точки. Теперь главным было не впасть в эйфорию, не заспешить на радостях и не наломать дров. Ростовцев все так же размеренно бил  и проворачивал - до тех пор, пока взрыватель не провернулся еще немного. Потом еще...еще... Вскоре он уже раскачивался в гнезде, как молочный зуб в десне ребенка. Еще несколько ударов, проворот, рывок - и взрыватель высвободился окончательно.
Глеб встал, с трудом разгибая онемевшие колени. Не снимая со взрывателя изуродованный ударами фонарик, убрал его в карман куртки. Руки дрожали, пальцы сводило судорогой. Несмотря на это, он взялся за черенок лопаты, вытащил ее из земли, и принялся закапывать бомбу. На это ушли остатки сил.
Покончив с земляными работами, Гэсэр некоторое время постоял, опираясь на лопату, задыхаясь и стараясь отдышаться. Про себя благодарно отметил, что Севино лечение сделало свое дело: приступа кашля не было.
Дыхание потихоньку восстанавливалось. Правда, ноги были ватными, Глеба шатало от навалившихся на плечи усталости и слабости, пока он шел на берег. Ночной ветерок холодил тело сквозь мокрую насквозь от пота футболку и прилично влажную куртку. Но несмотря на это, больше всего ему хотелось сейчас быстрее окунуться в темную ночную речку, чтобы смыть с себя пот, ржавчину и грязь.
Костерок  на берегу путеводной звездой виднелся сквозь ельник. Ростовцев остановился рядом с валявшимся на земле своим рюкзаком, воткнул в песок лопату, вынул из кармана взрыватель и протянул его  Митричу.
- Держи. Железяка закопана. Хотя теперь ее можно было пионерам в металлолом сдать. Только где те пионеры...
Криво усмехнувшись, он снял налобник, разделся и вошел в воду. Обернулся, с виноватой улыбкой проговорил:
- Фонарик твой я угробил. Ты уж прости... Ущерб возмещу.
Нырнул и поплыл на середину реки.

Тот, кто хоть раз купался ночью в море или в реке, наверняка навсегда запомнил ни с чем не сравнимое ощущение свободы и единения человека и водной стихии. Днем ощутить его невозможно - слишком много народу плещется в волнах, велик риск наскочить на какого-нибудь конкурирующего любителя дальних заплывов. Ночью все иначе. Лунная дорожка на воде, тишина, нарушаемая только шелестом волн да изредка  звуками дальней дискотеки, доносимыми ветром откуда-то со Смородины, скорее всего, с плывущего по ней круизного пароходика - все это создавало еще и дополнительное ощущение тайны, причастности к вечности.
Отплыв далеко от берега, Глеб довольно долго бездумно лежал на воде, полностью расслабившись, чувствуя, как постепенно успокаиваются нервы, а мышцы освобождается от переполнявшей их усталости. Он глядел на звезды и ощущал себя парящим в пространстве между небом и землей. Течение медленно, словно убаюкивая, покачивало и одновременно сносило его вдоль берега, все дальше от мерцающего огонька костра. В какой-то момент мужчина поймал себя на том, что того и гляди задремлет на этой  ласково обволакивающей тело постели. Он даже не заметил, как рядом с ним оказалась Тайка. Ее голос вывел из его из полудремотного состояния.
"Белокурая бестия" застала Глеба  врасплох. И своим появлением, которое он позорно то ли продремал, то ли просто проморгал, и заданным ею в лоб вопросом. Очень неожиданным. Трудным для честного, правдивого ответа. Предельно простого: он хотел жить. Пусть даже в нынешнем своем полунемощном состоянии. Ростовцев понял это со всей отчетливостью именно тогда, когда вытаскивал взрыватель из бомбы. Как какую-нибудь чертову Кощееву смерть не то из ларца, не то из яйца... или еще из какого-то навороченного сказочного сейфа.
Но говорить этого не следовало. Ни внучке Митрича, ни кому либо еще. Слишком велик был риск опять нарваться на жалость, которая могла мимолетной вспышкой проскочить в Тайкиных словах или взгляде - и навсегда  сделать их абсолютно чужими людьми. Лишить возможности общаться с этой "занозой" и  ее замечательным дедом. Повторения  недавнего явления "тимуровки  с пирожкамим" и его последствий не хотелось, поэтому прежде чем хоть как-то отреагировать на вопрос девушки, Гэсэр по-дельфиньи перевернулся и ушел в глубину. Просто для того, чтобы избавиться от растерянности, собраться с мыслями и увести разговор подальше от опасного русла. 
Вынырнул Глеб с улыбкой на губах.
- Государыня золотая рыбка! Неужто это вы? Сколько желаний будет исполнено? Одно или три - по классике?
Ростовцев не ерничал и не насмешничал - говорил ласково и уважительно, так, что не видя его глаз, в которых плясали чертики, нельзя было догадаться, что он валяет дурака.

"Государыня рыбка"  подплыла к нему почти вплотную. Ее лицо на фоне черной ночной воды казалось сотканным из лунного света, на нем серебрились капли воды, глаза сияли звездами. Она пыталась сдержать шаловливую улыбку, но это ей не удалось.
Все-таки улыбнувшись, девушка мягко положила ладони на плечи Глеба, словно усыпляя его бдительность, и неожиданно с силой оттолкнулась от них. От этого резкого движения мужчина ушел под воду, не успев набрать воздуха. Он тут же вынырнул, вздохнул глубже обычного, закашлялся - к счастью, коротко. Светловолосой головы над водой не было, и Гэсэр практически без брызг легко скользнул в глубину.
Светлый купальник был хорошо заметен даже в чернильном сумраке толщи воды. Мужчина подплыл к "рыбке", обнял ее талию обеими руками, и вынырнул на поверхность, прижимая к себе добычу.
- Поймал, - выдохнул он, поудобнее перехватывая девушку и лишая ее возможности вырваться из кольца его рук. Развернул пленницу лицом к себе, бережно отвел мокрые светлые пряди, падавшие на глаза "Геллы".
- Так что там насчет трех желаний?
Хотя одно я и сам могу исполнить. Поцеловать тебя.
- Вот вы где! Я уже беспокоиться стал.
Подплывший  к ним Митрич действительно выглядел встревоженным.
- Ночь, темень - ну, как заблудились вдруг, уплыли, невесть куда? Ориентиры потеряли? Вот я наладил удочки да поплыл вас искать.
Добродушное ворчание старика Глеб мысленно расценил по-своему. Тот вполне мог подумать, что Ростовцеву стало хреново, и Тайке пришлось заниматься спасением утопающего. Вот и поспешил дед на помощь внучке. Он усмехнулся, неохотно выпуская "золотую рыбку" из рук:
- Зря беспокоился, Митрич. У меня с ориентированием на местности хорошо, в любое время суток. Но раз ты за нами пожаловал, то плывем к удочкам. Может, там уже первые крокодилы на крючки попались?

С берега было заметно, что над речной гладью поднимался легкий пар. Прогретая за день солнцем вода неглубокой Калины делилась теплом с прохладным ночным воздухом. Выйдя из воды, Глеб сразу ощутил эту разницу температур. Зябко повел плечами и сразу же надел куртку, оставив мокрую насквозь пропотевшую футболку лежать на покрытом росой рюкзаке. Он присел к костру, подкинул в него хвороста, протянул к огню ладони.
Пока Гэсэр с Тайкой плавали, дед зря времени не терял. Он не только наладил удочки, но и сварил картошку, нарезал хлеб и сервировал "скатерть-самобранку". Даже полотенцем прикрыл снедь, чтобы не отсырела от речной и воздушной влаги.
Стиснув в пальцах стаканчик с коньяком, Глеб встал вслед за поднявшимся с места Митричем. Он не смотрел на старика, склонил голову, сжав в кулак свободную руку - крепко, до боли в костяшках пальцев - и слушал его, мысленно находясь далеко от этого мирного уютного места. Здесь, на берегу сонной речки, в тишине, нарушаемой только шелестом ветра в прибрежных деревьях и кустах, да редкими шлепками играющей рыбы, даже сама мысль о том, что где-то сейчас гремят выстрелы, казалась нереальной и невозможной.
Ростовцев молча отпил ровно половину из своего стакана. Оставшийся коньяк он плеснул в огонь костерка. Язык пламени взметнулся в чернильно-синее небо, рассыпался искрами, пытавшимися долететь до звезд.  Проводив их взглядом, Глеб взял бутылку и плеснул им с дедом еще коньяку. Невольно взглянул туда, где рядом с дедовыми удочками светлел купальник Таи.
- Будем жить, Кузьма Дмитриевич, как говорил хороший человек в хорошем фильме. Столько, сколько нам отпущено. Но за себя и за тех, кто ушел.
Залпом выпил коньяк и поставил пустой стакан на "самобранку". Присел, взял в ладони еще не остывшую картошку, и принялся очищать ее, то и дело дуя на пальцы.

- Не знаю, правильно ли понял тебя, - задумчиво проговорил Глеб, прекратив попытки очистить картофелину, - но только могу предположить, что со всем этим ты ко мне не по адресу.
Тихо подошла Тая, отчиталась о первом улове, пристроилась рядом с дедом. Гэсэр сполоснул речной водой свой стаканчик, налил в него вина из вытащенной из рюкзака бутылки. Подал посудину девушке, а сам взял огурец, срезал с него верхушку и принялся ножом вырезать мякоть из середины. Не прерывая своего занятия и не глядя на Митрича, продолжил:
- Ты меня с моим отцом не путай. У него были свои понятия о жизни, о жалости и любви к кому-то или чему-то.
Влажная куртка, надетая на мокрое голое тело не грела, трусы не сохли  - слишком влажным был речной воздух. Коньяк тоже что-то не спешил делать свое дело. Глеб съел еще теплую картофелину, надеясь, что от этого хоть немного согреется, и наконец-то откусил от давно уже сделанного бутерброда. Отправил в рот то, что вырезал из огурца. Прожевал и продолжил:
- Знаю, что не бывает людей абсолютно плохих, как не существует и идеальных. Наверняка и у бати моего в глубине души тоже что-то хорошее было. Только на нас с матерью это не распространялось. А потому мне об этом ничего не известно. Но вот что знаю точно, так это то, что его дорожкой не пойду. Никогда и ни за что. Чего бы это не стоило.
И неожиданно улыбнулся, подмигнул Тайке:
- И вообще давай-ка лучше за твою внучку выпьем. А то она замерзла совсем, похоже.
Оставшийся коньяк Ростовцев вылил в стакан деда. Себе в импровизированный огуречный стаканчик налил Тайкиного вина. Понюхал - и зажмурился от удовольствия, совершенно по-кошачьи. Вино пахло летом:  аромат ягод в нем смешивался с запахом каких-то неведомых трав. Свежий огуречный дух добавлял ему еще и  толику какой-то необычной свежести.
- Вот это дааа, - восхищенно протянул Глеб, глядя на Таю. - Такое вино, наверное, и есть напиток богов. Давай, мастерица, за тебя.  Будь здорова.
И подмигнул ей, поднося к губам "стакан"  - так, как еще недавно она подмигнула ему.

Похоже, Митрич в очередной раз прощупал Гэсэра. Было не совсем понятно, остался ли он доволен  тем, что открылось ему в подполе Ростовцеве. Почему-то Глебу вдруг остро захотелось не разочаровать деда. Подружиться с ним  и с его "занозой", чтобы так вот запросто заходить в гости, пикироваться с неугомонной "золотой рыбкой", ловя на себе добродушно-заговорщические взгляды Кузьмы Дмитриевича. Ходить с ним на рыбалку, так, как сейчас, потягивать у костерка Тайкино вино. Только одеваться потеплее. Плохо переносившему холод Ростовцеву было как-то слишком уж сложно представить себе, как это девушка - изящная, тоненькая, не какая-нибудь толстушка с жировыми прослойками - могла не мерзнуть. Вообще никогда.
От речной  сырости начали ныть ребра и шрамы. Не подавая виду, улыбаясь уголками губ, Глеб неторопливо пил вино, смакуя каждый глоток. Дед был прав: Тайка была мастерицей по части домашнего виноделия. Да, наверное, и все остальные дела спорились в ее изящных руках.
А ведь она, наверное, тоже какая-нибудь волшебница.  Может, и вправду Солнышко, принявшее облик задорной, ласковой, в меру вредной и озорной девчонки?.
Шальная мысль заставила Гэсэра чуть внимательнее взглянуть на девушку. И в этот  момент она протянула в его сторону раскрытую ладонь, над которой, как показалось мужчине, дрожало полуденное степное марево. Во всяком случае, тепло, которым потянуло от ее тонких пальцев, было абсолютно реальным. Глеб невольно подался вперед, блаженно зажмурившись. Но Тайка быстро убрала ладошку и принялась обустраивать деда на ночлег.
Прихватив в добавок к огуречному стакану бутылку с вином, Ростовцев пересел к костру. Расстегнул куртку, развел полы в стороны - дождался, пока телу стало тепло, и поплотнее запахнул их. Закурил, глядя на огонь, чувствуя, как веки становятся тяжелыми: это усталость и нервное перенапряжение опять напомнили о себе. Понимая, что скоро будет не в силах бороться с подступающей дремотой, подтащил  поближе к костру коврик-пенку и прилег на него. Дотянул сигарету, удивляясь про себя тому, что Тайка вдруг неожиданно исчезла из поля зрения. Уже почти засыпая, загасил окурок и свернулся калачиком, пытаясь  таким образом сохранить тепло.

... То ли явь, то ли сон...
Касания легких пальцев, заставляющих поднять голову, улыбнуться, глядя в синие глаза - яркие и глубокие, словно высокое июньское небо, умытое теплым дождем. Не бывает таких глаз у девушек наяву - только во сне можно увидеть подобное сияние. И пойти за ним, как за путеводной звездой, вдоль кромки сонной речной глади. Следы босых ног на влажном песке - мужских и женских, сначала друг за другом, потом рядышком, все дальше и дальше, под сень старых ив, давным-давно выросших у самой воды. Воды? У края пшеничного поля, залитого полуденным солнцем, колосящегося тугими золотыми колосьями.
Да в общем-то  и неважно, где именно двое нашли себе укрытие на эту ночь. Важно только то, что шелест ветра заглушал их шепот, руки и тела сплетались, как ивовые ветви, глаза глядели в глаза, губы касались губ.

... Было...  или не было - теперь уже и не понять.

Потухший костер на берегу, рассветный холодок, заставляющий ежиться во сне, плотнее укутываться в куртку. Пробуждение от первых солнечных лучей, непонимающий взгляд по сторонам. Мирно сопящий по соседству Митрич, река, подернутая дымкой утреннего тумана. И никакого пшеничного поля,  никаких двух огромных сплетенных стволами старых ив - только молодая поросль, осыпанная серебром росы. Исцарапанные пальцы со сбитыми костяшками и обломанными ногтями - напоминание о том, что произошло ночью в овраге. Но никаких следов "золотой рыбки", прекрасной женщины с глазами-звездами, занозы Тайки, дедова солнышка. Видимо, ушла еще до рассвета, пока все спали. Унесла улов, чтобы дома к возвращению Митрича приготовить ему завтрак. Похоже, все остальное было только сном...

Глеб потянулся, протер глаза, полез за сигаретами. Чертыхнулся, вытащив из кармана отсыревшую пачку. Надсадно закашлялся, зажимая ладонью рот, чтобы не разбудить деда.
Доброе утро, реальность.